Marina Akhmedova
Marinaslovo 22 часа назад
Это уже было – я в донецкой кофейне пью кофе за столиком в углу. Аня за стойкой варит кофе. Это было в начале 2015 года, когда кофейня только открылась, и я, поселившаяся рядом, стала ее первым и постоянным клиентом. С тех пор многое изменилось. Я несколько лет не приезжала в Донецк, Аня расширила бизнес, открыла вторую точку, и за стойкой давно не стояла. Но в феврале 2022-го бармены и официанты ушли на фронт. В городе остались только женщины, и Аня снова встала за стойку, а я заняла свой старый столик. Это уже было – я как будто в прошлом. То же место, те же люди, те же звуки залпов, те же декорации, но что-то уже не так. Мне жутко.
– Жутко, — говорит Аня, поднимая голову от телефона. – Меня опять проклинают в инстаграме за то, что я живу в Донецке. Пишут – чтоб вы сдохли-передохли в таком-то колене и поколении.
– Я тоже получаю такие сообщения, — говорю я, — за то, что я просто нахожусь сейчас в Донецке и рассказываю о том, что происходит тут.
Но я не говорю Ане всего. Больше всего мне жутко от того, какие я получаю комментарии из Украины в ночи. Пока я сплю, мне в комментарии валятся страшные фото с пленными, с пытаемыми пленными, с пленными, поставленными на колени, с расчлененными телами и лозунгами, скрепленными желто-голубым, как печатью. Я не боюсь смотреть на эти фото, хотя я не смотрю, а удаляю не глядя. Но мне жутко – оттого, что в чьей-то душе проснулось вот такое желание: дождаться ночи, и пока ты спишь, прийти к тебе и пометить твою территорию, как зловонной мочой, десятками-сотнями таких картинок. Мне жутко от того, что кто-то хочет держать такие картинки в своем телефоне. Мне жутко от того, что кто-то их создает. И еще мне жутко от силы своего воображения. Я – писатель, оно у меня богато. Я представляю человека, вырастившего в душе корень зла, и этот корень уходит концом глубоко вниз – в самый ад. Я вижу его как будто наяву, и потому мне – очень жутко.
– Марин, — отвлекает меня от размышлений Аня, — а ты видела, как они ставят похоронные памятники Путину? Мне жутко от этого, — тихо говорит она. – Я знаю, что с ним ничего не случится потому, что мы тут его любим. Любим больше, чем россияне, за все, что он сделал для нас. Но с кем мы все это время жили в одной стране – Украине? Кто были эти люди, способные на такое? Марин, мы больше с ними жить не хотим.
Я размышляю дальше, и мне приходит в голову – а ведь я не припомню, чтобы тут в Донецке в четырнадцатом или пятнадцатом годах прозвучало хоть одно проклятие в адрес украинцев. Помню, люди ругали политиков, украинских военных называли людьми подневольными, членов добровольческих батальонов – негодяями, фашистами и нацистами. Но простых жителей Украины никто на моей памяти и никогда не проклинал. Им сочувствовали – за их слепоту.
реально с полной верой мне это говорит. Может им шапочки из фольги или еще что 
я х. з.