Sevpolitforum.info

Разум, вооруженный естествознанием, создает иную картину. Силы природы не подразделяются им на враждующие или дружественные. Он знает, что любая пара сил может быть поставлена в условия, при которых они действуют согласно или противоположно. Каждая сила может служить и на пользу, и во вред человеку, и естествоиспытатель должен был бы наполнить природу миллиардами капризных богов, что равнозначаще их упразднению. Если в древности человек не решался на борьбу с богами и мольбой и жертвами умилостивлял или побуждал одного бога к воздействию на другого, то современный естествоиспытатель делает то же самое, только иным способом, направляя одну силу природы противоположно или согласно с другой, пользуясь научными приемами регулировки естественных процессов. Деятельность человека, вооруженного естественно-научным знанием, по отношению к природе одинакова в своих целях с деятельностью человека древности; но изменился ее характер, и притом в сторону большей успешности в получении желанных результатов.

Естествознание определяет отношение человека к природе, пользуясь не тем только материалом, который дается ему явлениями современной природы на нашей планете, как это делалось в древности. Оно идет глубже, дальше и выше, стремясь определить это отношение, пользуясь данными, почерпаемыми не только из современности, но и далекого прошлого и эволюции мира. Ознакомить читателя с тем горизонтом, на котором в этом вопросе стоит естествознание, и составляет задачу настоящей статьи.

Однако, несмотря на прогресс естественных наук, антропоморфную точку зрения находим и у современных мыслителей, отличающуюся от древней тем, что они переносят на природу свойства своей более культурной личности. Это обстоятельство несомненно указывает, до какой степени трудно избежать ее человеку, стремящемуся определить свое отношение к тому Все, которое подавляет его своим величием и мощью.

Нужно делать различие между антропоморфными приемами в разъяснении роли природы по отношению к человеку и антропоморфным воззрением на природу. В занимающем нас вопросе мы чрезвычайно выгадываем в наглядности, сравнивая правила, которым подчиняет свои действия современный культурный человек, с правилами или приемами воображаемого разума, который руководил бы процессами природы с тем содержанием и с тем характером, которые раскрываются естествознанием, а не непосредственно нашими чувствами. Такое сравнение имеет смысл не переноса свойств человеческого разума и человеческой этики на явления природы, а отнесение действий человека и действий природы к одним и тем же осям координат и рассмотрение результатов обеих деятельностей в одной и той же плоскости. Этот прием может внести луч света в преобладающее и до сего времени антропоморфное представление о сущем. Бесспорно, сущее нами не постигнуто, но естествознание уже в достаточной мере продвинуло наше понимание тех его областей, которые приходят в ближайшее соприкосновение с интересами человека и вообще жизни, притом не за малый промежуток времени, а за все время существования живого на Земле и еще ранее.

В настоящей статье наряду с научными данными я буду пользоваться и антропоморфными приемами в указанном выше, отличном от принятого, смысле. Читатель встретит и термины необычные в естественно-научных рассуждениях; я ввожу их, имея в виду то настроение, которое создается мышлением о рассматриваемых далее вопросах и руководясь желанием не упразднить его, а только переместить его центр тяжести в ту единственную область, в которой смущенная мысль и смущенное чувство человека могут найти реальную опору и возможное для нас, людей, удовлетворение и успокоение.

Жизнь человека — те же часы: падающая гиря — неизвестный нам двигатель этой жизни, а маятник, регулятор — научное знание и любовь! Хороший регулятор не дает перебоя!

Убеждение в существовании связи между всеми явлениями мира, как маловажными, так и крупными, ясно высказывается в следующих словах великого мыслителя (Лапласа): «Разум, которому в данное мгновение были бы известны силы, управляющие природой, и положение существ, ее составляющих, который был бы достаточно могуществен, чтобы подвергнуть эти данные анализу, представил бы одной формулой и движение небесного светила, и легчайшего атома: ничто не было бы ему неизвестным — грядущее и прошедшее были бы ему открыты». Это убеждение разделяется обыкновенно по отношению к физическому миру. Вы уверены в том, что совершаются события и явления, вам неизвестные и тем не менее вносящие свое влияние и в вашу личную жизнь; вы принимаете меры к устранению тех, которые были бы вредны вашей личности. Вы не сомневаетесь в том, что антисанитарное состояние какойнибудь лачуги на окраине города может передать заразу и в вашу квартиру: уверенность, что в этой сфере существуют какие-то таинственные нити, связывающие ваше физическое благополучие с благополучием бедняка, создала новую и важную заботу городских и общественных управлений. Общественные заботы должны простираться далее.

Мы должны воспитать в себе твердое убеждение не только о связи поведения лиц, близко и далеко стоящих друг от друга; но такую духовную связь мы должны признать и между нами и уже вымершим живым миром на нашей планете. К такому убеждению призывает нас наука, оно предотвратит многие делаемые нами ошибки в понимании требований и потребностей нашей природы, оно разъяснит нам все бессердечие наше по отношению к будущности человечества. Пора подняться на эту ступень, чтобы нам не звучали укоризной пророческие слова Сенеки: «Наступит день, когда тщательным изучением в течение многих веков вещи, скрытые от нас в настоящую минуту, станут очевидными, и потомство будет удивляться, что от нас ускользнули столь ясные истины».

Какие же указания относительно начал, долженствующих регулировать наше поведение, открывает нам естествознание?

Человек не есть нечто неизменяемое: как индивид, принадлежащий к эволюционирующей расе, он носит в себе и наследие всей протекшей эволюции, и зачатки будущей. Правильное отношение к человеку не может основываться поэтому только на знании современной нам природы как его самого, так и внешней по отношению к нему: такое знание не даст нам понимания того, чего мы ищем. Мы должны знать больше чем одну современность, и к такому широкому знанию стремится природоведение. Очень многие усматривают цель естественных наук с их кропотливыми и точными методами определения меры, веса и числа только в удовлетворении человеческой любознательности. Но читатель станет на другую точку зрения, вдумываясь в заветы великих подвижников естествознания, и открывая их глубокий смысл в целостности служения науке и людям.
Выскажем исповедание естествоиспытателя.

1. Утверждать власть человека над энергией, временем, пространством.
2. Ограничивать источники человеческих страданий областью, наиболее подчиненной человеческой воле, т.е. сферою сожительства людей.
3. Демократизацией способов и орудий служения людям содействовать этическому прогрессу. Демократизация или общедоступность чудес науки, как по отношению к творящим эти чудеса, так и к воспринимающим даруемые ими блага, есть их исключительная привилегия. Для чудес науки нет пределов ни в пространстве, ни во времени, нет избранных и отверженных. Возьмем для примера открытие Пастера — метод лечения бешенства и инфекционных болезней. Он может быть применяем в любом месте земного шара к любому страждущему индивиду и переживет поколения: эти методы приобретаются знанием, они изображены в открытых каждому приемах; приобретение их зависит только от доброй воли ищущего послужить человечеству, а не от посторонней милости. Этот научный способ исцеления физических страданий и поднятия природы до возможности удовлетворения повышенных потребностей людей есть достояние новейших времен, и рассказы о чудесах науки заменяют свидетельства летописцев о чудесах милостью неба, всегда связанных с определенным географическим местом, определенными лицами и определенным временем. Общеизвестные, ставшие уже банальными факты, как привитие оспы, уничтожение болевых ощущений анестезирующими средствами и т.п., общедоступность пользования быстротой передвижения (железные дороги, трамваи), личных сношений (телефоны, телеграфия), т.е. сокращение пространства, сбережение времени, иначе полезное удлинение деятельности или жизни и т.д. указывают на глубоко демократический характер служения науки людям. Это служение касается насущных страданий и нужд, распространенных в массе человечества, а не противоестественных и у единичных индивидов. Эти блага нисходят к людям только от разума человеческого, испытующего природу.
4. Познавать архитектуру мира и находить в этом познании устои творческому предвидению.

Творческое предвидение — венец естествознания — открывает пути предусмотрительной и деятельной любви к человечеству. Оно дает возможность превращать курьезы и малозаметные вещи природы в мощные орудия цивилизации, защищать человечество от грозящих ему опасностей, близких и далеких.

Естественно-научное предвидение вселяет уверенность в том, что, продолжая великое и ответственное дело создания среди старой природы — новой, второй природы, приспособленной к повышенным потребностям людей, естествознание не ударит отбой.
Правильная деятельность человека возможна только при устойчивости жизненного обихода, и потребность в такой устойчивости, а также кратковременность личного опыта сравнительно с продолжительностью эволюции нашей планеты, склоняют людей к вере и создают мираж прочности окружающего порядка вещей не только в настоящем, но и в будущем. Этот мираж завладевает и выдающимися мыслителями, которые строят на нем правила человеческого поведения; такие проповеди ведут к застою всех тех способностей, которые приобретены человеком в течение предшествовавшей эволюции живого мира и скрывающих в себе зародыши будущей. Идет насмарку работа природы в течение многих миллионов веков, и крупное достояние разменивается на мелкую монету. Забываются существенные вещи: наша Земля не есть беспредельная плоскость, а имеет вполне ограниченную, сравнительно небольшую поверхность, всего около 37 1/2 тыс. верст в окружности; эта поверхность, по преимуществу являющаяся местом развития жизни, не обладает беспредельным и неизменно сохраняемым запасом энергии. Эволюция земной природы, этого дома жизни, идет под уклон, между тем как эволюция нашей человеческой расы идет к подъему. В полной дисгармонии с естественными предложениями природы стоит как рост человеческих потребностей, так и их современный уровень.

В человеке, как во всем живом и мертвом в природе, все процессы происходят с соблюдением возможной экономии сил и материала. В сознательной деятельности человека этот закон выражается в потребности возможно плодотворного использования своих сил и способностей: эта потребность существовала и в глубокой древности, но ее императивность не достигала той высоты, как в настоящее время, когда вытекающие из развития естествознания успехи техники дают обильный материал для ее удовлетворения; в этом направлении кротость и покорность человека естественному распорядку и течению процессов природы разумно заменяются требовательностью. Разумно — ввиду неизвестного будущего, становящегося на место воображаемого известного тех мыслителей, о которых я говорю. В этом неизвестном мы открываем уже теперь далеко не успокоительные предзнаменования. В наше время настроение, соответствующее распространительному толкованию изречения «довлеет дневи злоба его», означает равнодушие к судьбам человечества.

Нам предстоит голод железа, нефти, угля. Благодаря тому, что наука не овладела еще нашей атмосферой, и благодаря неизменно возрастающему приросту населения вероятен голод хлеба: на очереди стоит изыскание способов увеличения производительности уже известных источников пищи и отыскание новых.

Но многое другое неблагополучно в доме нашей жизни. Представьте себе в Москве расстояние от Сокольничьей заставы до Девичьего монастыря (около 10 верст) и поставьте его вертикально. У верхнего конца этого расстояния уже имеется зона вечного шестидесятиградусного мороза. В некоторых местах земного шара она еще ближе спускается к поверхности Земли. Эта зона — смерть всего живого; когда-то она была дальше от нас и незаметно подкралась так близко... Воздух — среда нашей жизни — занимает лишь часть высящейся над нами атмосферы, а остальное наполнено газами, неспособными поддерживать жизнь.

Если бы люди последовали призывам к упрощению жизни, соединенному с отказами от пользования приобретениями науки и дальнейшей ее разработки, они несомненно вернулись бы в то состояние древнего человека, которое вынудило бы их снова населить природу милостивыми или гневными богами, а затем совершился бы тот самый цикл, который уже пережит историей человечества.

Оставляя в стороне возможные крупные перемены в условиях жизни, как повторение ледяного периода, обратимся к нашей собственной организации. Вам знаком облик бойца, вырвавшегося из буйствующей толпы, с кровоподтеками на теле и в изодранной одежде. Не представляется ли человек с несовершенствами своей природы, с своими моральными и материальными недомоганиями, с наклонностями — наследием нашей звериной генеалогии — таким же истерзанным бойцом, вырвавшимся из битвы за жизнь на нашей планете. Мы не замечаем этой битвы, этого буйства жизни на Земле только потому, что оно растянуто на миллионы веков. Оно маскируется этой растянутостью, и тем самым создаются все опасности незнания.

С другой стороны, растянутость жизненного боя дает науке время раскрывать дисгармонии человеческой природы и изыскивать средства к их устранения.

Я приведу здесь мысли, высказанные мною одиннадцать лет тому назад на съезде русских естествоиспытателей и врачей в С.-Петербурге .

Чувство красоты имеет в живом всевозможные градации, которые, избегая антропоморфных образов, все укладываются в определение стройности (гармоничности). Ее элементы уже заложены и в органы чувств, так что все нестройное вызывает в них болезненное или неприятное ощущение. Вот этот заложенный в нас темп красоты и связанное с ним влечение к восприятию определенного ряда ощущений становится в свою очередь источником миража, полезного в смысле защиты жизни, но являющегося источником заблуждений, задерживающих эволюцию индивида на тех ступенях его развития, когда условием его дальнейшего прогресса является истинное понимание вещей. На этой стадии стоит современный интеллигентный человек, и своевременно остановиться на ошибочном синтезе ощущений, даваемых чувствами, настроенными на восприятие красоты.

Этот синтез рождает призраки, которые человек высоко возносит над собою, не подозревая, что они не более, не менее, как сам человек. Благодаря им центр тяжести судеб человеческих переносится за пределы человечества, они становятся объектами религиозного экстаза и им одновременно приписываются, как мы увидим, несовместимые вещи — могущество космоса и интерес к жизни личности, индивида, доходящий до взаимного общения.

Чтобы выяснить эту мысль, я остановлюсь на анализе того восторга, который возбуждают в нас красоты природы и сообщают нам настроение, вырывающее хвалебные гимны из нашей груди.

Читатель будет удивлен утверждением, что способность восторгаться природой создавалась ею в высокой степени экономно, расчетливо и даже с долей лукавства. Я позволю себе изобразить иносказательно процесс наделения живого органами чувств, т.е. теми инструментами, которые дают возможность живому различать красивое от некрасивого и тем устанавливать вехи на своих жизненных путях.

Беспредельным количеством самых разнообразных машин, действующих и недействующих, целых и разбитых, беспредельным количеством материалов, из которых могут быть построены машины и их части, заполнено хаотически и притом сплошь частями беспредельных размеров. Хозяин этого хаотического имущества ожидает гостя и намерен привести его в восторг своими владениями. Прежде всего — его гость есть индивид, который должен двигаться между нагроможденными вещами; этой новой вещи нужно дать место, дать простор ее движениям. Но хозяину не под силу растащить принадлежащий ему хаос и очистить место для движения гостя. Он придумывает для пришельца одежду, которая делала бы для него проницаемыми целый ряд предметов и создавала бы ему мираж пустоты, в которой он может свободно двигаться. Открыв таким образом свое имущество для странствований пришельца, хозяин задумывается над способом сделать это путешествие привлекательным. Экономный и расчетливый, он тотчас же замечает, что сделать привлекательными беспредельное количество безразличных вещей на беспредельном протяжении своих владений потребовало бы громаднейшей затраты сил и притом частью бесполезной, потому что гость не сможет побывать везде на его территории. Проще построить и снабдить одежду путника такими талисманами-инструментами, которые делали бы ему привлекательными те вещи, с которыми он приходил бы в соприкосновение. Эти инструменты были бы, однако, чрезвычайно сложны, если бы им была поставлена задача делать привлекательной большую часть вещей, принадлежащих хозяину. Он сводит свою работу до возможной простоты и возможной экономии сил и творчества. Он увеличивает до чрезвычайных пределов способность одежды делать вещи проницаемыми для странника и упрощает инструменты до такой степени, что путник приводится ими в прикосновение только с минимальным числом вещей.

Таким образом, гостю, вступающему во Вселенную, последняя открывается как капля материи и океан пустоты! Красота, которую он переносит на материю, в сущности есть красота создавшейся в нем картины, не переходящая за пределы его одежды с ее инструментами.

Перед человеком, восторгающимся красотами природы, перед весело щебечущей и порхающей птицей или широкою грудью дышащим и быстро несущимся конем расстилается один мираж. Над толпой, пораженной красотами неба и склонившейся ниц, воспевая его величие, царит не свет, не мрак, а одно безразличие. Живому, за исключением человека, навсегда останется неизвестным окружающий его и спасительный для его жизни обман. Человек должен его понять, потому что миража, создаваемого природой в его чувствах, уже недостаточно для удовлетворения его потребностей, для сохранения и руководства его жизни. Человек должен помнить, что, поклоняясь красотам природы, он себе поклоняется, что его любовь к природе есть любовь к себе самому.

Человек заменяет спасительный обман (который, благодаря тому что он всетаки обман, причинил немало страданий человечеству) научным знанием: последнее не только открывает нам смысл наших ощущений, но извлекает из них больший объем познания, чем тот, который дается деятельностью наших органов чувств в естественных, а не в искусственных условиях, создаваемых наукой. В мире все вещи связаны между собою или прямо, или посредственно. Если А не действует прямо на В, то найдется С, на которое действуют и А, и В. И, через явления в этом С, В может познавать А. Мы обнаруживаем, например, область электрических и магнитных явлений, не обладая для их ощущения специальными органами. В природе существует бесчисленное множество тонов, или, как мы образно выражаемся, колебательных, периодических движений, которые не могут быть восприняты ни ухом, ни глазом. Но наука построила те посредствующие вещи или инструменты С, которые дают нам возможность и глазом, и ухом открывать то в имуществе хозяина, чего он не предполагал делать нам известным и в знании чего не нуждались наши далекие предки.

Я говорил о скупости хозяина, одарившего нас органами чувств с ограниченным кругом ощущений. Но наша организация, обусловливающая индивидуальность жизни, такова, что и эта скупость является щедростью. В самом деле наши ощущения должны быть ограничены не только в качестве, но и во времени — в целях самой жизни. Излишнее изобилие ощущений может быть пагубно. Мы снабжены органами, дающими нам возможность прекращать известного рода ощущения: так, веко дает нам средство устранять действие света; сон — явление, указывающее на периодичность нашего сознания, дает нам возможность совершенно устраняться от восприятия ощущений. Мы получаем впечатления от целого ряда сил, непосредственно не действующих на наши чувства, при помощи научных инструментов; устраняя последние, мы защищаем наше восприятие от ощущений, соответствующих новым для наших чувств областям природы.

Если бы все сигналы природы оказывали на нас воздействие и воспринимались нами, то, вне сомнения, они не могли бы служить к развитию нашего интеллекта или сознания, так как в результате очень быстро, после начала процесса жизни, наступило бы переутомление индивидуума. Поэтомуто пределы ощущаемых колебаний, т.е. звуков и эфира, ограничены. Наибольшее количество сигналов несется темными лучами, для восприятия которых в отдельности природа не одарила нас специальными органами. Для них и многого другого, нам неизвестного, существует одно общее неопределенное ощущение, которое частью чувствуется нами как тепло и холод, а по существу представляет своего рода сумерки, среди которых мы не отличаем отдельных контуров, — тот фон, тот климат, в котором мы живем и раздражения которого в большинстве случаев или отсутствуют или не доходят до нашего сознания.

Но, несмотря на ограничение природою круга наших ощущений, на предоставляемые нам ею способы защиты от их излишества, несмотря на громадные усилия, потраченные природой в течение миллионов лет на выработку плана нашего организма, в нем накопляются источники вредных сопротивлений его функционированию; он все-таки изнашивается, и самое драгоценное свойство жизнедеятельности — сознание — есть не только явление периодическое, но вместе с тем затухающее с временем, подобное затухающим колебаниям маятника, не поддерживаемым падением гири или упругостью пружины. Человек всю свою жизнь носит в себе непримиренным факт, с которым он неизменно борется в создаваемых им механизмах, увлекаясь в этой борьбе до стремления осуществить невозможное — машины вечного движения, параллельно создаваемому им миражу perpetuum mobile в своем духовном мире!

На почве этих дисгармоний наука и чувство солидарности создают искусственные меры защиты и совершенствования человеческой организации, и только создаваемое ими и передаваемое от поколения к поколению, не затухающее, а возрастающее, осуществляет perpetuum mobile в истории человечества.

Приведенные рассуждения еще в несколько туманных чертах намечают положение человека и живого во Вселенной. Оно станет ясным, когда мы полнее взвесим картину, открывающуюся нам во Вселенной и которую мы обозначили только фразой — капля материи и океан пустоты.

В самом деле, какую долю Вселенной занимает материя? Окружим нашу планетную систему шаром, радиус которого равен половине расстояния Солнца до ближайших звезд. Объем этого шара примем за объем нашего мира. Опишем теперь из Солнца, как из центра, другую, меньшую сферу, радиусом, равным расстоянию от нашего Солнца до крайней планеты. Я допускаю, что материя нашего мира, скученная к одному месту, займет не более 1/10 объема планетной сферы: думаю, что цифра значительно преувеличена. После подсчета объемов окажется, что в нашем мире объем, занятый материей, относится к объему пустоты, как единица к числу, изображаемому цифрой 3 с 13-ю нулями. Это отношение равно отношению 1 секунды к миллиону лет.

По вычислению лорда Кельвина, плотность материи, соответствующая такому отношению, была бы в десять тысяч миллионов раз менее плотности воды, т.е. находилась бы еще в крайних степенях разрежения.

Если бы на Землю спустился житель Марса и пожелал бы ознакомиться с представлением человека о Вселенной, какой ответ дал бы ему добросовестный ученый? На заводе с быстро работающими машинами изготовлялось столько белых шаров, сколько секунд в миллионе лет. Ученый берет один из них и пишет на его поверхности все известные нам свойства и законы материального мира, так как нашему изучению доступна только материя. Бросив исписанный шар в груду остальных, он подводит к ней марсианина со словами: вот наше представление о Вселенной! Обитатель Марса протягивает руку, берет шар — конечно, ему попадается чистый — и говорит — пусто, второй, третий и т.д. раз, и все — пусто. Вероятность, что он в своем испытании вытянет шар, исписанный ученым, — ничтожна: на шанс в его пользу приходится столько шансов против, сколько секунд в миллионе лет. Гость скажет: «Человек, ты не имеешь представления о Вселенной», — и улетит на свою планету!
Когда в целой массе вещей, мертвых или живых, нам попадаются экземпляры особой формы или с особыми свойствами только после продолжительных поисков или испытаний, мы называем их редкими вещами. Мы заключаем, что условия их окружающие мало благоприятны их существованию или образованию, иными словами, что при данных условиях появление этих редких вещей представляет маловероятное событие. В той громадной лаборатории и фабрике вещей и явлений, какую представляет из себя Вселенная, осуществляются всевозможные случайности. Одни из них повторяются много раз в одинаковых сочетаниях и дают события крупные, занимающие наибольшие пространства Вселенной; для их образования в ее распорядке имеется наиболее шансов. Другие осуществляются в чрезвычайно редких сочетаниях; они незначительны в числе и непрочны во времени. Это события маловероятные. Картина, которая была вам только что нарисована, говорит, что при наличном распорядке Вселенной материя представляет в ней в высокой степени маловероятное событие.

Наша Земля составляет только долю массы планетной системы. Жизнь, протекающая на поверхности Земли, захватывает еще меньшую долю материи Земли. Если материя есть маловероятное событие во Вселенной, то какую же ничтожно малую вероятность представляет собою осуществление жизни!

«Жизнь есть событие Вселенной, имеющее ничтожно малую вероятность». В этом мы находим объяснение неуловимости в мертвой материи тех признаков, редким сочетанием которых творится жизнь. Всякому маловероятному событию грозят чрезвычайные опасности. Его сохранение требует борьбы.

Во имя этой борьбы совершается тяжкая и кипучая работа естествознания.

Определяется и отношение к жизни необъятного колосса, именуемого космосом. Для него жизнь вообще, тем более жизнь индивида, есть «une quantite negligeable» .

Жизнь есть пасынок Вселенной.

Разумность, причинность, случайность суть понятия человеческие, и потому для возможно полного выяснения высказанного взгляда уместно описать естественные способы развития живого с антропоморфной точки зрения. С этой целью мы воспользуемся уже ранее употребленным приемом: я представлю себе опять Вселенную с хозяином, фабрикующим живое и следящим за судьбою своих фабрикатов. Этот хозяин есть символ сил, творящих, оберегающих и приспособляющих жизнь, естественного подбора и борьбы за существование. Вот как изображается его деятельность естествознанием: его действия и поступки очень медленны; они продолжаются тысячи, десятки и сотни тысяч и даже миллионы лет. Хозяин ничего не может закончить сразу; в свою работу он вносит нескончаемые поправки, и одно дело не один раз противоречит другому.

Приведем несколько примеров. Хозяин вырастил змей, а также зверей, их поедающих. Приходится вводить поправку. В зубах одной из змеиных пород он проделывает полости и наполняет их ядом. Зверь не трогает более этой породы, но он начинает пожирать другую. Нужна новая поправка: в шкуре неядовитой змеи хозяин прокладывает систему трубок с пузырьками. Цель механизма такая: у змеи, испуганной приближением зверя, сжимаются мышцы и вложенный в шкуру механизм подделывает ее рисунок и цвет под кожу ядовитой змеи. Испуганный зверь убегает прочь.

Хозяин вырастил гусениц и поедающих их птиц. Опять нужна поправка. Гусеницы дрессируются, и в них развивается искусство подражания ветвям и сучьям тех дерев, которые дают им пристанище и пищу. Птица обманута. Но увы, среди гусениц оказалась порода с такими толстыми индивидами, которые никоим образом не могли воспринять дрессировки и вытягиваться сучком. Хозяин приучает свое творенье выпячивать огромные глазчатые пятна, наводящие ужас. И улетает птица, дрожащая от страха перед испуганною тварью.

Не одним страхом, но и дружеством пользуется хозяин в починках своих произведений. Он произвел некое растеньице — и вырастил муравья-грабителя, поедающего его листву. Но выращивая различные типы живого так же случайно, как случайно выпадает то или иное число очков на костях, которые мечутся игроком, хозяин вырастил и такую породу муравьев, которая враждует с муравьем-грабителем и питается соком растения. Хозяин учит этих муравьев проникать внутрь вздутий стволов растений и превращать их в свое жилище. Муравей-грабитель не трогает более растеньице, которое пышно распускает свои листья.

И всюду в живом одна и та же метода, и не довольно ли примеров, не довольно ли доказательств того, что с естественными приемами природы при всей их хитроумности не может уживаться разумная, планомерная человеческая жизнь. Не ясно ли, что проповеди, рисующие блаженство человека, перешедшего к естественному, упрощенному и освобожденному от науки состоянию, делают его игрушкой случайностей! В высокой степени остроумные естественные методы жизненных поправок должны быть подчинены принципам, рожденным среди случайностей, но несущим в ceбе наиболее счастливые, благоприятные шансы — как утверждающие эпиграф настоящей статьи.

Что дают в конце концов естественные методы, предоставленные своему собственному течению?

Улетим нашею мыслью со сверхсветовою скоростью в пространство и уловим в нем картины, унесенные когда-то лучами света, отброшенными Землей в различные периоды ее истории. Мы увидим жизнь, бьющую ключом на нашей планете во всех царствах природы в течение миллионов веков. Спустимся на Землю, и вскроем ее кору. Мы увидим совершенно иную, подавляющую картину: сплошное кладбище, и не обычное, привычное нам кладбище индивидов, а вымерших форм, типов, рас — от микроскопических до крупнейших. Кто тот браковщик, с таким широким размахом бракующий не индивиды, а выбрасывающий целые типы из обихода земли?
Этот браковщик скрыт в самых методах изображенной мною естественной истории жизни, в ее рождении из случайностей, среди которых она является событием с чрезвычайно малой вероятностью!

Но живое, как все явления природы, развивается в сторону наиболее вероятных форм, наиболее способных к борьбе за жизнь, наиболее устойчивых для данного момента. И в этом направлении появился на Земле разум во всеоружии научного знания: это — последняя ставка живого! Последняя ставка!

Кто снимет с жизни облик преходящего момента в эволюции нашей планеты?

И с несомненностью открывается смысл нашего существования, нашей жизни, величественная задача человеческого гения: охранение, утверждение жизни на Земле.