Sevpolitforum.info

Вы помните те ощущения в детстве, которые с головой "накрывают" тебя за день до дня рождения? Я помню. Отчётливо помню. Они разные, их много, они кружат вокруг тебя и в тебе. И в этом хороводе мелькает одно - неуловимое и, кажется, самое главное. Это ожидание чего-то такого... такого... нет, не волшебного, не таинственного – это слишком просто... Такого, чему и названия-то нет, но от которого будто проваливаешься куда-то, забываешь дышать от восторга и паришь. И сна нет: какой сон, когда завтра – вон чего! Завтра что-то изменится! Ты не знаешь – что именно, но почему-то очень чётко, каждой царапиной на коже, каждой лункой от потерянного молочного зуба ощущаешь эти грядущие изменения.

А ночь тянется, тянется, словно столетие, словно урок пения у Татьяны Семёновны, которая плохо играет на пианино, ещё хуже на аккордеоне и ещё хуже поёт - фальцетом и мимо заданной тональности. Но, видимо, в школе больше вообще никто играть не умеет, поэтому она - учитель пения. А самое ужасное, что она и нас, пацанов, заставляет петь дурацкие детские песенки. Ну ладно - девчата, им простительно это - "Песенку такую ля-ля-ля, песенку простую, ля-ля-ля". Но нас-то зачем с девчатами в один ряд? Мы на перемене не в "классики" играем, между прочим, а по пожарной лестнице на чердак, к голубям лазаем. Красные от позора, мы поём очень тихо. И, несмотря на мажорный лад, хмуро смотрим в пол, потому что стыдно смотреть в глаза друг другу за то, что такие слабохарактерные оказались, Даже здоровяк Бурмаков, который аж третьекласснику по ушам надавал, тоже поёт - униженный и оскорбленный. С учителями в первом классе не спорят...

Чего-то отвлёкся.

Во общем, тянется ночь.

И ты, сцепив ладони за головой, лежишь на скомканной от беспокойного ворочания простыне, смотришь в потолок и гадаешь-размышляешь. О чем? Да обо всём. Потому что когда "накрывает", не размышлять невозможно.

Сначала, конечно, о том - что же тебе подарят? Очень хочется конструктор. Тот, что в большой коробке, на витрине. Коробка обалденно красивая, если подарят – детали пересыплю в деревянный ящик, а её прикреплю кнопками над кроватью. Да, конструктор - мечта всей жизни! Ну не жизни, ладно, но последних двух недель - точно. Вот только, наверное, не подарят: я никому не намекал – понимаю же, дорогой. А всё равно – а вдруг!

А может манок охотничий, как у Витьки Савраева? Законная штука, крякает – будь здоров. Можно вредного деда Вову, который вечно на нас ворчит, подразнить. Или -

напугать, это как фишка ляжет. Он всегда бурдит - за то, что мы просто есть. Что бы мы не делали, он всем недоволен. Играем, бегаем, прыгаем - "бу-бу-бу, покоя от вас нет". В беседке сидим и в "телефон глухой" играем - "вот, расселись, бездельники такие..." За это можно к нему, когда он заснёт на своей лавке, тихо со спины подойти и как крякнуть....

А может автомат подарят? Тот, который шарами очередью стреляет.

Или книгу, новую. Крапивина. Или – Алексина. Новые книги так пахнут ...

Только бы не новый портфель, боже упаси! Старый лучше, в нём есть потайной кармашек, о котором никто не знает. Кроме першего друга Серёги Ильичёва. А в нём лежит целый холостой патрон, две охотничьих спички и ... ещё кое-что. Нет, не буду говорить. Хотя, вы ж – друзья, друзьям можно. Там ещё... ну во общем – карта там, восьмерка пик. И на ней тетенька. Красивая. И без одежды. У Серёги такая же карта, только – валет крестовый и тетенька там совсем без одежды. Он её прячет в... Нет, друга выдавать не буду.

Зачем нам эти карты мы и сами не знаем. Знаем только, что октябрятам на такое смотреть стыдно. Но и выкидывать жалко, всё ж красивые тетеньки... Пусть лежат, лишь бы мама не увидела, а то от стыда провалюсь до второго этажа...

Но - опять отвлекся.

Так вот - думаешь, размышляешь и вдруг приходит понимание, что вот это самое «замирание и парение» вовсе не от ожидания подарков. Нет, подарки, конечно, нужны и побольше, желательно, но... Не в них дело, точно. Не подарки причина этого ощущения. Потому что, ну не конструктор, ладно, всё равно же много чего надарят. Будут гости, друзья, лимонад , «Кара-кум» - это всё понятно. Обычно ведь как: о чем то подумал, помечтал и ощущения должны затихнуть, как отработанные. А они все навязчивее становятся, аж сердце так классно, сладко замирает. И при этом немного страшновато, но этот страх не жуткий, а какой-то особенный, приятный, страх перед чем то очень увлекательным и неизведанным. Перед будущим. Представишь – и опять «полетел», под ложечкой засосало. Вот она - главная причина этих замираний: ожидание перемен. И оно, это ожидание, потихоньку даёт вектор для разгадки. И ты уже начинаешь думать глобальнее: а вот вообще – что будет то, когда я завтра стану на год старше? Ведь явно что-то изменится. Но что? Я? Мир? Ну я-то понятно – буду взрослым и мудрым, не то, что сейчас. Шорты носить не буду точно, не солидно. И зубы буду чистить, даже когда в школу не надо. А вот мир? Не может же так быть, чтоб он не изменился вместе со мной? Должны и в нём быть перемены. Он же тоже должен стать лучше и мудрее.

Про волшебника в голубом вертолёте ты уже не веришь, про диалектику ещё не знаешь, поэтому опираешься только на свой богатый жизненный опыт,. Который авторитетно говорит, что жизнь обязательно переменится. Потому что быть такого не может, чтобы мир завтрашнего восьмилетнего мужчины ничем не отличался от мира вчерашнего семилетнего пацана...

Мои восьмидесятые начались в 81, когда я закончил школу и поступил в медицинский.

И они, мои восьмидесятые, прошли под аурой того самого ощущения, о котором я написал. Ощущения ожидания перемен.

Мои восьмидесятые прошли под аурой того самого ощущения ожидания перемен.

Хотя начало восьмого десятилетия было точной копией прошлого – ничего значимого.

Как бег трусцой соседа дяди Саши: как ни глянешь утром в окно – бежит. Вяло, лениво, ни тебе спурта, ни барьеров. Даже маршрут один и тот же: пять кругов вокруг дома. У него жена, тётя Валя – не забалуешь, не поспоришь, все по расписанию. И дядя Саша бежит. Зевает, но бежит. А если тётя Валя не смотрит из окна, так можно сделать вид что бегал.

Вот так же вяло, лениво и страна бежала трусцой, описывая свои «пять кругов» вокруг привычных декораций бытия. А частенько и просто делала вид, что бежит. Воздух был исполнен стабильностью, жизнь текла в рамках давно не обновлявшихся стандартов, правила не менялись: миру – мир, выполним – перевыполним, девочки налево, мальчики направо.

Во общем, всё спокойно, предсказуемо, под ложечкой не сосало.

И ничего не предвещало, но прокатилась по стране череда пышных похорон, появился новый генсек, который, как и предыдущие, носил «пирожок» и говорил про «руководящую роль» и «тучнеющие стада», но при этом ходил сам и говорил без бумажки.

Это вызвало то ли недоумение, то ли интерес, но стабильность бега пошатнулась. А однажды он остановил машину и вышел в народ. Генсек - в народ! Не сочетаемая доселе композиция! Это было за рамками понимания и бегущие трусцой от удивления начали спотыкаться и натыкаться друг на друга, что привнесло некоторую осмысленность в привычном движении – не подскажете, мол, товарищ, зачем и куда бежим?

Дальше – больше: вдруг началась какая-то движуха на Олимпе, изрядно его подчистили. Резонанс от неё прошёлся по всей вяло бегущей стране. Народ совсем оживился, в глазах появились интерес и удивление – а что, так можно было? А мы думали они - навсегда...

В атмосфере повисло стойкое ощущение перемен.

И у меня, как тогда в детстве, опять засосало под ложечкой, я начал искать знаки грядущей новизны.

И они пошли – исподволь, порциями, то тут, то там.

Первым отреагировало телевидение, предложив альтернативой снотворному стилю программы «Время», живую утреннюю передачу «30 минут». В которой дикторы рассказывали новости, улыбаясь, а кроме новостей показывали мультик и пару песен. Потом они начали расти во временном периоде, переименовывая себя то в «60 минут», то в «120». По мне так это было весьма самонадеянно и не пошло на пользу, ибо пропал темп и пошли повторения. Но главное начать. Или – нАчать? Как в ту пору надо было правильно говорить? Появился «Музыкальный ринг» с экстравагантной Тамарой Максимовой и её нестандартной, и от того - притягивающей дикцией. Именно на ринге вышли из сумрака «АукцЫон» и «Аквариум», впервые засветилась Жанна Агузарова, а вопросы и ответы были – страшно сказать! – не абстрактными и не протокольными.

Это я ещё про телемост между Ленинградом и Сиэтлом не сказал, про Чумака и аэробику не упомянул.

Замирает внутри всё чаще, перемены всё отчетливее.

Покупаю в киоске «Футбол-Хоккей» и, пока мне отсчитывается сдача, пробегаю глазами по витрине, глаза округляются – да ладно! Замятин! Пусть в мягкой обложке, в формате журнала «Аврора», но – Замятин же! В универмаге «Восход», в отделе грамзаписи не какой-нибудь Грэг Бонэм и дуэт «Липс», а «Лед Зеппелин» и «Эбби роуд» Битлов. Я точно не сплю? По телевизору в «Международной панораме» про Сичкина и Крамарова говорили. Вслух и без шельмования. Это – как? Неужели мир меняется? Значит, не зря сердце замирало? Пришли перемены?

Кажется, пришли. И подавали мне знаки повсюду.

Я увидел их даже в вышедшем в то время сериале «ТАСС уполномочен сообщить». И дело не в том, что там подробно обсуждали фултонскую речь Черчилля – нет. Авторы умудрились разнообразить даже такое скучное дело, как подача титров. У всех титры как титры, плавно плывут вверх, а здесь, на слове «ассистенты» с двоеточием, вдруг останавливаются, пропуская «под себя» фамилии помощников и оператора, и режиссера... Перечислив всех, титр уходит вверх, освобождая место остальным. Мелочь, а таки – не стандарт, эксклюзив. Новизна? Конечно. Перемены? А то! И всё это под интереснейшую музыку Артемьева, в которой соединилось электронное звучание с хардовым фузом гитарного соло.

На эстраде тоже перестройка, электронными становятся даже барабаны, попсовые кумиры украшают свои аранжировки в стиле регги, всё чаще на «сборниках» появляются строгие парни в коже, играющие рок. Выходит винил с «винегретом» из «Лейся, песни» и группы «Альфа». Ну когда такое было? Перемены!!!

Давно беременная переменами атмосфера устала выдавать новизну порциями и, наконец, разродилась, выплеснув на народ такой дождь из неизведанного, неразрешенного раннее, что от эйфории сносило голову...

Знаете, я помню то время. Я очень его любил...

Мы будто стали легче, гибче, спортивнее. И мода тому способствовала. Для меня образцом гармоничного стиля в одежде стала именно середина 80-х. Вы помните? Легкие куртки, комбинированные рубашки, штаны из плащевки с карманами по латеральной стороне коленного сустава, бананы или вельветовые брюки в тонкий рубчик (лейблы, все-таки, по старой привычке пришивались самостоятельно, у кого были. Хотя, у кого их не было?). Помню, брат был в командировке в Прибалтике, такие рубашки мне привёз - красота! В те времена "оккупированные территории" снабжались - дай Бог каждому, не чета свободному Южному Уралу... А ещё узкие черные галстуки, полосатые свитерки, пиджаки с широкими плечами и закатанными рукавами, футболки с принтом – и всё такой сочной, веселенькой расцветки, совсем не аляписто. Настоящий институтский мачо в то время носил ремни не кожаные, а из крашеного брезента, и чтоб конец не заправлялся, а затейливым узлом свисал. А мачами, выходит, были все. Из обуви – только кроссовки, это как само собой. Уникальная обувь, ко всему подходили, особенно белые. Туфли только на экзамены, нехотя.

Девчата носили на голове вязаные повязки, а в ушах пластиковые клипсы. А юбочки «трехполосные»? А колготки «сеточкой»? А гетры, наконец?

Девчонки восьмидесятых будто строем мимо взорвавшейся конфетной фабрики прошли: лица яркие, блестящие! Всегда думал, что тени для глаз бывают только синими да голубыми, а тут такая палитра, от розового до желтого, да с перламутровым сиянием. А прически? Все вдруг стали пушистыми, кудрявыми, некоторые с диким начёсом. Причем, не только девушки: посмотрите старые записи. Музыканты, певцы, футболисты - все поголовно с «химией» на голове. В институте у мужского населения самая ходовая была известная прическа без названия, когда все подстрижено, кроме затылка.

Я ещё долго носил такой «хайр», правда сзади большой длины уже не допускал – яжврач, все-таки, не музыкант. Да и не юноша уже...

Подъем, оживление было во всём, казалось, что всё получается.

..Подъем, оживление было во всём, отчаянно верилось, что всё обязательно получится. Даже футболисты прониклись, такую игру показывать начали! Мои любимчики, киевское «Динамо», взяли Кубок Кубков!

Простите, но не могу не отвлечься, когда о «святом» - о футболе.

Вспоминаю и аж млею: что за команда была, товарищи – чудо! Какие имена! Демьяненко, Балтача, Заваров, Беланов. Молодая поросль Рац, Яремчук, Яковенко. И ветеран Блохин – триумфатор всех возможных рекордов советского футбола – борозды не только не портил, а и пахал её весьма художественно.

Как же красиво сделали они в финале испанцев – мадрид твою в барселону! 3:0! Всухую, будто это какая-нибудь "Нистру", а не "Атлетико"!

Позже, после того, как пришло понимание, что идефикс главного тренера сборной Малофеева (вот никогда не нравился!) «искренний футбол» не даст не только нужных, но и вообще никаких результатов, в авральном режиме, за месяц до отъезда в Мексику, назначен Лобановский - вечная палочка-выручалочка пращуров нынешнего отца и друга всех футболистов Мутко. Сборная почти целиком формируется из киевлян, немного разбавленных спартаковцами, днепропетровцами и вечным кэпом грузином Чивадзе. Не забуду, как мы с братом и нашим общим другом, ждали открытия ЧМ, а открывался он как раз матчем СССР – Венгрия. Ночь, лето, лепота, сидим на крыльце, смакуем «Вана Таллин» (брат привез из командировки), курим кишиневский лицензионный «Кент» и чаяния наши пессимистично-меланхоличные: не, ничего нам не светит, не выйдем из группы - не сыгрались, времени мало. Франции точно продуем (там тогда Платини с Жирессом и Тиганой рулили – мэтры, гении мяча!), с венграми бы вничью сыграть. Ну разве что Канаду можно надрать, но это уже ничего не решает...

А потом матч начался. Это было нечто, ребята. Про такой футбол я слышал только от папы, когда он рассказывал про Пеле и Гарринчу – что наши творили на поле! Вторая минута – гол (Пашка Яковенко), четвертая – 2:0 (красавчик-Алейников) и далее под нашу диктовку. 6:0! Всё сошлось: классная компания, чудный привкус ликера и фантастическая игра наших – мир меняется!

Разошлись в седьмом часу утра, у меня через полтора часа экзамен по глазкам, сна ни в одном глазу (ах, молодость, молодость), и – настроение: жизнь прекрасна, всех люблю!

И все у нас получится!

Вот на полном серьёзе думаю: может перед грядущим чемпионатом собрать брата, друга, купить эстонский ликер и наша сборная опять фантастику покажет? Как думаете?

А в стране все больше нового, чудного, интересного.

Слышатся новые ритмы, будоражат новые звуки. Сладенькое «Ю май харт, ю май соул» перекрывается брутальным «Ю а вумен, айм э мэн» и всё это нещадно полируется итальянцами. Красивые мелодии, но из каждого утюга. «Сикрет сервис», Си Си Кетч забивают даже выпущенный из подполья рок: а чего уже протестовать-то, всё известно и всё разрешено! Что вытворяют прямо на улице брейк-дэнсеры! Каким лиричным, оказывается, может быть джаз, если его играет Козлов!

Скучный журнал «Огонек» вдруг разгорелся пламенем, стал лидером продаж. АиФ жадно читался от корки до корки. Выстрелил прямо в «яблочко» живым и свежим языком «Московский Комсомолец». Восхитил, убил наповал первый цветной еженедельник «Собеседник» - вот это цивилизация наступила! И всё это обсуждается дома, в аудиториях, автобусах, на остановках – вслух, с придыханием, эмоциями. Можно читать Аксенова, Дудинцева, Гроссмана, Солженицына, Гинзбург, не прикрывая их обложкой от сопромата. В открытой продаже айтматовская «Плаха», «Людочка» Астафьева, «Мужики и бабы» Можаева, а также Домбровский, Рыбаков, Аверченко. «Новый мир» печатает «Доктора Живаго» и «1984», а «Знамя» - Шаламова и Платонова. Есть всё! Что хочешь, то и можешь читать: хошь – экуменистов, хошь – кришнаитов. Ну что ещё надо для счастья?

А для счастья надо, чтобы и важнейшее из искусств держало фасон. И оно не подкачало – извольте, дорогие товарищи! Вот вам «Меня зовут Арлекино», «Дорогая Елена Сергеевна». Мало? Пожалте – «Холодное лето 53», «Беспредел». Ещё? Держите «Интердевочку», «Маленьую Веру», «Куколку»... Про «АССУ» и «Иглу» мы уже говорили. Разрешены режиссеры-«параллельщики», реабилитированы и пущены в прокат «Агония» Климова и «Проверки на дорогах» Германа.

И театр не отстаёт: Чехова надолго сменил Шатров. А если где-то и брались за Чехова, то через призму «новых веяний» (ну как сейчас, приблизительно, Шекспира можно облечь в «розово-голубые цвета» с перьями, так в ту пору у всех классиков в текстах вдруг обнаруживалась критика перекосов линии партии и осуждение сталинизма). Режиссеры – они такие, особая нация, конъюнктуру не носом чуют... В нашем СТЭМе «Диктатуру совести» ставили. Два раза ходил, восхищению моему предела не было: шёл после спектакля чумной, дышал свежим воздухом перемен и нарадоваться не мог - что за время выпало нам, пусть китайцы со своей мудростью не умничают!

Как же это классно – знать и говорить правду, не врать, не юлить, не приспосабливаться! Смотри, читай, думай...

И мы дышали, смотрели, читали.

И думали, что думаем.

Мы верили в то, что двух зол не бывает: оно – одно. И если сейчас говорят, что зло - это то, что было «раньше», значит, «нынешнее» и есть правда – непокол*бимая и единственная. Вот только такой расклад верен лишь в математике: общность человеческая своей «геометрией» живёт и меряется.

Мы ещё только начинали путь к свободе, идеализм зашкаливал. Мы ещё не знали о том, что есть понятие «реваншизм» и оно, не сдержав ненависти и не простив старых обид, может из мухи такого мамонта сделать, что ростки правды затеряются надолго в дебрях их «фактов». Что любую краску можно так загустить, что кроме чернухи ничего и не останется. Что проповеди «рупора совести» Солженицына написаны бывшим сексотом с позывным Ветров. Что желание комфорта и принятия в «европейскую семью, где царит порядок и уют», у некоторых примет просто параноидальный характер, в угоду которому пойдет под снос всё то, что так долго и трудно строили наши деды и отцы. С сорняками будут выдираться и цветы нашей культуры, памяти, идентичности. Что желаемая отмена цензуры выпустит из чулана дракона невиданной безвкусицы и китча, что апофеозом свободы «свободного художника» станет картина, написанная фекалиями. Остатками которых закидают Глазунова, будут свистеть и улюлюкать вслед Бондарчуку-старшему, аплодируя до закатывания глаз амбициозным бездарям без чести, совести и образования, снимающим так называемое «авторское кино», пересыщенное «чернухой» и шизофренией.

И незаметно пропуском в клуб «Живи по новому!» станет неприязнь к прошлому. Плюнул на историю, пошутил ядовито над анамнезом страны, посмеялся над тем, над чем дед твой плакал – всё, прошёл дресс-код. Ты и есть новый человек новой формации. Свободный, знающий новую правду, не сомневающийся в истинности именно этой правды. И пусть тебя некоторые называют Иваном родства непомнящим – эка беда, чего его помнить, родство это? Что хорошего там было? Только кровь, да грязь, да нищета.

И таких всё больше и больше...

Знаете, у меня нет зла на Горбачева: кто-то должен был уже начать эту перестройку, дать народу гласность и частный бизнес. Верю, он хотел добра для страны. Одного понять не могу: как можно планировать такие дела, рассчитывая только на амбиции и харизму, без – пусть даже самой захудалой - парадигмы, не имея ни малейшего понятия о стратегии? Как можно зациклиться на идеологии и напрочь похерить экономику? Так стремиться к миру во всем мире, что ради этого наплевать на интересы своей страны? Надеяться на «невидимую руку рынка», видя, что вокруг тебя кооперативы, которые ничего не создают, а только занимаются перераспределением государственной продукции? Как можно быть таким лохом?! Ну просто сказочная самоуверенность...

Во общем, ускорение так и не пришло. Вернее, пришло, но в другую от перестройки сторону: брошенная экономика так полетела под откос, что ветром сдуло последнее, что стояло на прилавках. Выстояла только морская капуста. Относительно стабильный доперестроечный рубль, на который можно было надеяться как сегодня, так и через год, потерял былую мощь, сделался жалким и не нужным. И пошла цепная реакция: похудели кошельки, погрустнели глаза, флаги на улицах и в голове порвались, очарование красноречием молодого генсека сменилось на досаду от трёпа, энтузиазм плавно разделился на пофигизм и прагматизм.

Как водится, гешефт от всего этого получили самые ушлые.

Пройдет совсем немного времени и яркие одежды сменятся на спортивные костюмы, хайры сбреют наголо, повесят на шеи златые цепи, живые разговоры о новой статье в «МН» потонут за легализованным матом, из утюгов польются бесконечные «Лехи-Лехи» и «Ксюши-Ксюши», а сами утюги, вкупе с паяльниками, станут средством выколачивания долгов.

И большая страна разлетится на осколки... Так всегда бывает, когда красивые слова не подкреплены реальными делами.

В те времена вышел замечательный фильм «Зелёный фургон». Там Харатьян за кадром, душевно, с тихой печалью, поёт такие строки:

Ты где, июль? Ты где, июль?

Какая даль, какая сказка...

Вот, написал и тоже с тихой печалью вздохнул: и, правда – какая даль.

И какая была сказка...