|
Я ВИНОВЕН В ТОМ,
ЧТО ЯВЛЯЮСЬ ГРАЖДАНИНОМ СВОЕЙ СТРАНЫ?
Говорят, что нельзя препятствовать журналистам при исполнении ими профессионального долга: это записано в Уголовном Кодексе (статья 144). А также говорят, что у граждан России есть право на свободу передвижения. Наверное, это просто слухи. Люди разное говорят – не всему же можно верить…
Я, смоленский журналист, приехал в столицу 14 апреля по делам, не имеющим к политике никакого отношения. Но, как говорят, если мы не занимаемся политикой, то политика начинает заниматься нами…
Я оказался повинен в том, что имел наглость пить кофе около Пушкинской площади в полдень 14 апреля. Я был повинен также в том, что фотографировал действия ОМОНа, который хватал без разбора случайных прохожих. Возможно, вина усугублялась тем, что у меня в руке был номер «Новой газеты». В общем, я провинился уже потому, что живу в России, и степень моей вины определяет не суд, а первый попавшийся омоновец, причём определяет на глазок – по своему настроению, усмотрению и в соответствии с полученной разнарядкой. Не фотографировать я не мог: журналистский и гражданский долг обязывал меня фиксировать каждый взмах милицейской дубинки, каждую пару вывернутых рук, каждый взгляд из-под белого омоновского шлема…
Наглецов вроде меня, которые неосторожно приблизились к «защитникам наших прав и свобод», набралось больше двух сотен.
Среди них были люди, которые знают Каспарова исключительно как выдающегося советского шахматиста. Например, старик, прибывший из подмосковной деревни, чтобы купить краску. Студент, мчавшийся с дипломным проектом на консультацию к репетитору. Молодожёны, поехавшие за джинсами. Парень с букетом цветов, который ничего не знал о готовящейся акции и назначивший невесте свидание у памятника Пушкину… И ещё много людей, вся вина которых заключалась в том, что они оказались вблизи Пушкинской площади.
Я пришёл на Тверскую в половине двенадцатого. А уже без пятнадцати меня вежливо, но очень настойчиво потащили в автозак. Я успел сообщить сотрудникам, которые меня задерживали, что являюсь представителем прессы, что у меня в кармане редакционное удостоверение и стражи правопорядка рискуют нарушить 144-ю статью УК. Мои аргументы не были учтены – получив напутственный тычок в спину, я оказался за решёткой омоновского грузовика, где уже маялись несколько бедолаг.
На Тверской мы стояли недолго: автозак быстро набили прохожими, которые даже не пытались возмущаться. Эта покорность была объяснима: действия ОМОНа красноречиво говорили о том, что «защитники наших демократических прав и свобод» вполне могут приложить дубиной, так что в дискуссии с ними не вступали. На взгляд со стороны, происходил форменный погром, учиняемый властями: абсолютно беззащитных людей хватали, тащили, пинали и волокли волоком отовсюду – от метро, с тротуаров, от магазинов...
Спустя час езды по запутанному маршруту нас привезли в отделение милиции где-то в Замоскворечье. Мне, как гостю столицы, было непросто ориентироваться в быстрой смене декораций, тем более, сидя в автозаке. Кроме того, никто не удосужился сообщить нам, где мы и на каком основании нас лишили свободы. Вообще, это больше походило на похищение, чем на задержание в соответствии с правовыми нормами.
Согнав всех пойманных людей в обезьянник, стражи порядка стали изымать паспорта. Естественно, вместе с паспортом я предъявил свою редакционную корочку. Демонстрация этого документа озадачила милиционеров, но они решили, что редактор из Смоленской области – персона, не заслуживающая снисхождений. Впрочем, мне высокомерно предложили сидеть не в обезьяннике, а в дежурке. Это уже не лезло ни в какие ворота – задержали-то всех одинаково. Поэтому я бросил дежурному довольно пошлую фразу – «Пресса сидит вместе с народом!», - и с гордо поднятой головой отправился в обезьянник.
За решёткой было гораздо интереснее. Здесь собрались достаточно подготовленные собеседники, поэтому тут же состоялся импровизированный митинг. Когда клеймить позором душителей свободы надоело (все пламенные обвинения были настолько очевидны, что слов уже не требовалось), перешли к международной обстановке. Затем пошли разговоры «за жизнь». Время текло, милиция никуда не спешила, у задержанных заканчивались сигареты, не было питьевой воды. Срок нашего задержания приблизился к трёхчасовой отметке, когда выяснилось, что сюрпризы, приготовленные для нас нашим демократическим государством, ещё не закончились.
Нас стали разбивать на тройки и выводить на допрос. Допрашивали корректно, особенно убеждая признать, что нас задержали не в полдень, а уже после часа дня. Но бить явно не собирались, поэтому у большинства задержанных хватило воли настоять на своих показаниях.
А затем всех стали выводить… на дактилоскопию и фотосъёмку. Некоторые возмущались: у всех задержанных были при себе удостоверяющие личность документы, нам не предъявляли уголовных обвинений, так что повода для того, чтобы «откатать пальчики», не было. Но, несмотря на явную абсурдность мероприятия, отпечатки сняли у всех. А также сфотографировали для картотеки.
После унизительных процедур ни в чём не повинным гражданам России насыпали в перепачканные краской ладони по горстке «Фейри» и великодушно отвели вымыть руки.
Между тем, срок нашего задержания далеко ушёл за трёхчасовую отметку. Мы сидели и изнывали от неизвестности и безделья, заодно оценивая мероприятия, которые провели в милиции, явно готовясь к нашему приёму. Камеры и обезьянники были свежевыкрашенными – ещё один из деморализующих факторов, ведь в давке было невозможно прислониться к решётке или стене. Уже несколько часов мы не могли утолить жажду, не могли присесть. Это напоминало изощрённую медленную пытку.
Лучик надежды сверкнул, когда нас стали по два – три человека загружать обратно в автозак. Появилась надежда на скорую перемену положения. Но эта надежда умерла, едва родившись.
Мы сидели в душном, набитом битком кузове омоновского грузовика больше двух часов: в темноте, без воды и, главное, без всяких сведений о том, что с нами будет дальше.
Тем временем поступали «весточки с воли». Друзья и знакомые звонили задержанным, рассказывая о событиях на Пушкинской, произошедших после нашего задержания. Мы подготовили и передали из автозака телефонограмму на радио «Эхо Москвы» и здесь же послушали, как наше сообщение прошло в эфире. Особенно активно стали нам звонить после выхода блока новостей в программе Марианны Максимовской на «РЕН-ТВ»: там был красочно показан погром, учинённый омоновцами на Пушкинской площади. И это же навело нас на невесёлые мысли: программа Максимовской выходит в 19.00, задержали нас почти в полдень – значит, мы сидим уже больше пяти часов…
Когда от духоты с потолка автозака стали капать капли конденсата, а от испарений было нечем дышать, нас наконец-то куда повезли. Причём после такого «маринования» нам уже не было принципиальной разницы, куда везут: лишь бы быстрее открыли дверь, чтобы мы могли несколько раз вдохнуть свежего воздуха… На выезде с территории отделения мы услышали, как юные голоса скандируют: «Свободу! Позор полицейскому государству!» Это девушки, жёны и подруги задержанных и простые москвички давали нам знать, что мы не забыты. Признаюсь: это глубоко тронуло нас. Почувствовать, что хоть кто-то встал на твою защиту, пускай и безрезультатно – это половина победы.
Вопреки нашим надеждам, скоро подышать воздухом нам не довелось. Поколесив по московским переулкам, мы остановились где-то в районе Тверской и застыли ещё на час. Когда от отчаяния мы были готовы раскачать грузовик изнутри, нас вдруг вывели наружу.
Оказалось, что привезли нас почти туда же, откуда забрали: в отделение милиции в двух шагах от Пушкинской площади.
Здесь собралось ещё больше народа. Мы разбрелись по всему отделению, голодные, злые, с пересохшими от многочасовой жажды ртами. Курильщики особенно изнывали без сигарет.
Кстати, все обратили внимание, что ни в Замоскворечье, ни в Тверском отделениях, кроме нас, «политических», не было ни души. Словно в этот день хулиганы, воры и прочий уголовный бомонд дали милиции выходной, предоставив шанс вплотную заняться «оранжевой заразой».
Настроение задержанных падало. Время уходило, гости столицы теряли возможность уехать домой. Пропадали заранее приобретённые билеты, уходили последние автобусы и поезда. По всеобщему мнению, нас сознательно задерживали сверх всяких установленных сроков с конкретной целью – чтобы мы не поехали… на воскресный «Марш несогласных» в Питер.
В конце концов, уже около 20.00 к отделению подтянулись адвокаты, друзья и знакомые задержанных. Им разрешили передать для нас воду в пластиковых бутылках, сигареты, печенье. С жадностью припав к бутылке с минералкой, я осознал, что не пил в течение восьми часов – ни в автозаке, ни в отделении… тут же родилась шутка из рубрики «Чёрный юмор»: нас не поили, чтобы не водить в туалет. Ведь действительно никакого туалета для прохожих, пойманных на Пушкинской, не было предусмотрено…
Утолив жажду, народ повеселел: мы стали фотографироваться в камерах - на память, обмениваться телефонами и адресами – на всякий случай. А ровно в 23.00 нам вдруг стали возвращать паспорта. В паспорт была стыдливо вложена бумажка, которая на поверку оказалась повесткой в 369-й участок мирового суда Тверского района. Нам надлежало явиться 17 апреля. В повестке не было указано ни адреса суда, ни времени, к которому надлежит явиться, ни номера дела. Подпись секретаря суда также отсутствовала.
Мне, как иногороднему, хотя и законопослушному гражданину, явно ни о чём не говорит номер участка. А поэтому я с чисто русским раздолбайством решил отнестись к власти так же, как она ко мне – наплевательски. Сунул повестку в карман и помчался на Белорусский вокзал. Успел за пять минут до отхода поезда, а когда бежал к вагону, случайный сержант из линейного отдела помогал мне нести сумку. Впервые за время пребывания в столице я получил реальную помощь от человека в форме…
Лёжа на верхней полке плацкарта, я пытался навести в мыслях порядок. Но это удавалось с трудом. Мысли приходили тяжёлые и порой даже крамольные. Я призывал на помощь Кодекс этики журналиста, но даже он не мог вернуть мне былой лояльности.
Дома включил телевизор: президент присутствует в Питере на боях без правил… Было бы смешно, если бы не было грустно – для того, чтобы полюбоваться боями без правил, Владимир Владимирович мог не ездить на малую родину. Ему достаточно было заявиться на Пушкинскую площадь.
Конечно, журналист обязан быть непредвзятым. Но если откровенно: на следующий Марш несогласных хочется пойти уже не в качестве аполитичного журналиста, а в качестве активного участника. Ведь всё равно упрячут в автозак. Но так получится честнее.
_________________
Из территории чубатых свинандертальцев
|
